Допустимо также провести параллель между русским понятием «корова» во всех его мифологических и обрядовых смыслах, с одной стороны, и, с другой стороны, одним из имен греческой Персефоны — Богини царства мертвых, дочери Зевса и Деметры, супругой Аида. Второе, не менее известное имя Персефоны — Кора, что дословно означает «девушка», «дева», «девственница». Здесь напрашивается прямая аналогия с нарицательным именем русской невесты — «корова» и первоначальным смыслом имени греческой Коры — «дева-девственница». Оба слова оказываются близкими по смыслу и этимологически родственными.

Рудименты древнего поклонения (космическому) Быку сохранялись в народе вплоть до ХХ века. Исследователи русского фольклора Б.М. и Ю. М. Соколовы сообщили в Предисловии к своему сборнику «Сказки и песни Белозерского края» (Пгр., 1915) о бытующем среди новгородских крестьян языческих обычаях. В храмовый праздник 8 сентября и церкви села Пречистого крестьяне приводят «обещанный» скот. На паперти, в особо для этого устроенном месте, одного быка торжественно закалывают; мясо варят и тут же угощают им нищую братию. С поправками на время здесь несомненный отголосок того самого древнейшего обряда, о котором упоминается в известной присказке: «На Море-океане, на острове Буяне — стоит дуб зеленый, под ним бык печеный, в нем нож точеный…»

Корни же данного обряда уходят в доиндоевропейскую и индоевропейскую древность, когда Бог-громовержец (Индра, Зевс, Юпитер, Перун) или отождествлялся в какой-либо своей ипостаси с быком, или же очень тесно привязывался к корове-бычьим мифологическим сюжетам, а ритуал во многом сводился к принесению соответствующей жертвы.

Одним из первых и великих — по ведийским канонам — подвигов древнеиндийского громовержца Индры было возвращение коров, похищенных таинственным племенем паниев, обитавших на краю света (Крайнем Севере?) за рекою Раса. (Здесь «пан» и «рос» («рас») — общеиндоевропейские корневые основы, сохранившиеся по сей день в русском языке, в том числе и в наименовании «Россия»).

Критский Зевс и вся крито-минойская и микенская культура неотделимы от образа священного быка. Эта традиция, хотя и в сильно трансформированном виде, долго сохранялась и в русской культуре и верованиях, где дохристианский громовержец Перун был аккуратно замещен библейским громовержцем Ильей-пророком, чей образ, в свою очередь, восходит к древнесемитскому верховному Богу Илу — властителю молнии и грома.

В честь Бога-громовержца (неважно, как прозывался он у разных народов на протяжении тысячелетий) и приносились в жертву быки на Русском Севере еще в конце прошлого века. Вот как описывает обряд жертвоприношения быка среди крестьян Олонецкого края один из замечательных русских этнографов и фольклористов Елпидифор Васильевич Барсов (1836–1917), особо подчеркивая, что весь ритуал, несмотря на участие в нем православного священника, калькирует обряд в честь языческого громовержца Перуна, замененного Ильей-пророком.

Испокон веков бытовал среди олонецких крестьян обычай убивать в честь Ильи-пророка заветного быка. Более того, именно с этого момента велся отсчет всех времен года (что лишний раз свидетельствует о глубочайшей древности самого обряда). В урочный час приводили к церкви одного или нескольких «завиченных» (заветных) быков. Если жертвенных животных было несколько, то бросали жребий, кому из них быть первым. Хозяин избранного быка, получив благословение священника, отрезал у жертвы кончик правого уха и передавал его в часовню. Затем быка отводили на поварню, убивали, разрубали и варили большими кусками (от 4 до 8 фунтов), при этом мясо прикрепляли к краям котла ивовыми прутьями. Голову и бульон отдавали нищим, а правую заднюю ногу на причет церковный. По окончании вечерни или обедни священник с причетниками освящал жертву, и народ тотчас же бросался делить Ильинскую жертву. Поделив Ильинское мясо, все отправлялись на луг, где устраивалась общая трапеза. Кости сохранялись — они считались приносящими счастье и увеличивающими (утраивающими) богатство. [248] В описанном обряде причудливо переплелись и ужились языческие и православные обычаи.

Е. В. Барсов обнаружил и описал (правда, не столь подробно) также и следы почитания древнеславянского Божества Велеса (Волоса). Волос (в конечном счете от слова «вол») — скотий (и в первую очередь — бычий и коровий) Бог. После введения христианства был, по сходству имен, отождествлен со св. Власием, считавшимся покровителем скота, а в Олонецком крае так и именовавшимся Богом коров.

Подобные жертвоприношения — и не одних только быков — в прошлом многократно описывались в русской литературе, локализовываясь в основном в северных областях. Совсем не случайно, что жертвенный обряд с быком перемежевывался при этом с жертвоприношением оленя. [249] Это наверняка объясняется особенностями тотемных предпочтений на разных стадиях развития протославянских и индоевропейских этносов. Вполне естественно предположить, что культ дикого оленя предшествовал культу одомашненного быка (коровы). Логика же тотемной памяти иррациональна: в преемственном коллективном сознании сменявших друг друга поколений два древних тотемных символа — олень и бык — слились в единый образ тура-оленя: еще совсем недавно в южнорусском фольклоре жива была песня про «дивное зверье тура-оленя». [250]

Любопытно также, что в древнерусском языке долгое время сохранялась архаичная вокализация слова «олень» — «елень», в котором явственно просматривается его происхождение от слова «ель», «елка» (получается: «елень» — это ельниковый зверь, то есть тот, что живет среди елей). Но еще более знаменательно, что в то же самое лексическое гнездо входит и слово «елин», что в древнерусском языке означало «эллин». Точно так же оно звучало и в древнегреческом языке и, вероятнее всего, в том же самом смысле — с учетом того, как об этом подробно говорилось в 1-й части, что прапредки эллинов пришли на Балканы с Крайнего Севера, постепенно мигрировав через лесные массивы Европы. Из этого же лексического гнезда вышли исконно русские слова «елань» («лесная прогалина» или «луговая равнина») и образованное от первого — «лань» («дикая коза»).

Память о тотемном праиндоевропейском и постиндоевропейском прошлом явственно просвечивается в былине «Два тура и турица». Удивительно также, что сохранилась она и была записана в конце прошлого века среди терских казаков. Содержание этой редкой былины на первый взгляд самое что ни на есть приземленное: подгулявшие накануне казаки вышли поутру опохмелиться за городскую стену и вдруг увидели двух золоторогих туров. Здесь в бытовую часть повествования вклинивается архаично-сказочная вставка, в которой рассказывается, как два тотемно-ритуальных быка (откуда их златорогость) плывут к гиперборейскому Острову Буяну:

Сюжет о двух турах и турицах златорогих известен и в северных записях — и, в частности, во вступлении к одному из вариантов былины о богатыре Василии Игнатиевиче и Батыге. Но в записи А. Ф. Гильфердинга отсутствует наиболее древний и интересный мотив, связанный с Островом Буяном.

Космическая же атрибутика быков-оленей («быков» — в данном случае «самцов») легко обнаруживается, к примеру, в двух славянских песнях — болгарской и русской, — где привязка к устойчивым астральным символам оказывается практически идентичной. В болгарской песне: